Неточные совпадения
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай
Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До
смерти не избыть!
Она нашла этого друга, и она благодарит
Бога теперь за
смерть своего ребенка.
И
смерть эта, которая тут, в этом любимом брате, с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то
Бога, то чорта, была совсем не так далека, как ему прежде казалось.
— Вы возродитесь, предсказываю вам, — сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и
смерти и жизни. Дай вам
Бог успеха внешнего, — и внутреннего мира, — прибавил он и протянул руку.
Он слушал разговор Агафьи Михайловны о том, как Прохор
Бога забыл, и на те деньги, что ему подарил Левин, чтобы лошадь купить, пьет без просыпу и жену избил до
смерти; он слушал и читал книгу и вспоминал весь ход своих мыслей, возбужденных чтением.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и
смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради
Бога, будь вполне откровенен.
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед
смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да
Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед
смертью?
— Я вам советую перед
смертью помолиться
Богу, — сказал я ему тогда.
«При
смерти на одре привел
Бог заплакать», — произнес он слабым голосом и тяжело вздохнул, услышав о Чичикове, прибавя тут же: «Эх, Павлуша! вот как переменяется человек! ведь какой был благонравный, ничего буйного, шелк!
Наталья Савишна два месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только, по своей привычке, беспрестанно поминала
бога. За час перед
смертью она с тихою радостью исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.
— Врешь, чертов Иуда! — закричал, вышед из себя, Тарас. — Врешь, собака! Ты и Христа распял, проклятый
Богом человек! Я тебя убью, сатана! Утекай отсюда, не то — тут же тебе и
смерть! — И, сказавши это, Тарас выхватил свою саблю.
—
Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее
смерти, хоть и не знаю, кто из них один другого погубил бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не то страшно, что убьет тебя, а то, что
смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед
Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
Василиса Егоровна, присмиревшая под пулями, взглянула на степь, на которой заметно было большое движение; потом оборотилась к мужу и сказала ему: «Иван Кузмич, в животе и
смерти бог волен: благослови Машу. Маша, подойди к отцу».
Он чувствовал, что это так же не для него, как роль пропагандиста среди рабочих или роль одного из приятелей жены, крикунов о космосе и эросе, о
боге и
смерти.
— Ну, что уж… Вот, Варюша-то… Я ее как дочь люблю, монахини на
бога не работают, как я на нее, а она меня за худые простыни воровкой сочла. Кричит, ногами топала, там — у черной сотни, у быка этого. Каково мне? Простыни-то для раненых. Прислуга бастовала, а я — работала, милый! Думаешь — не стыдно было мне? Опять же и ты, — ты вот здесь, тут —
смерти ходят, а она ушла, да-а!
— Люди Иисуса Христа, царя и
бога нашего, миродавца, миролюбца, приявшего
смерть за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна, и воскресшего…
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до
смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись с редактором, который отказался напечатать его фельетон «О прокаженных», «грубейший фельетон, в нем этот больной и жалкий человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной грязью» и
бог знает как».
— Он был либерал, даже — больше, но за мученическую
смерть бог простит ему измену идее монархизма.
«И лжемыслие, яко бы возлюбив человека господь
бог возлюбил также и рождение и плоть его, господь наш есть дух и не вмещает любви к плоти, а отметает плоть. Какие можем привести доказательства сего? Первое: плоть наша грязна и пакостна, подвержена болезням,
смерти и тлению…»
— И не дай
Бог! — продолжал Захар, — убьет когда-нибудь человека; ей-богу, до
смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уж не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык-то!..
— Не то что
смерть этого старика, — ответил он, — не одна
смерть; есть и другое, что попало теперь в одну точку… Да благословит
Бог это мгновение и нашу жизнь, впредь и надолго! Милый мой, поговорим. Я все разбиваюсь, развлекаюсь, хочу говорить об одном, а ударяюсь в тысячу боковых подробностей. Это всегда бывает, когда сердце полно… Но поговорим; время пришло, а я давно влюблен в тебя, мальчик…
Слышу, деточки, голоса ваши веселые, слышу шаги ваши на родных отчих могилках в родительский день; живите пока на солнышке, радуйтесь, а я за вас
Бога помолю, в сонном видении к вам сойду… все равно и по
смерти любовь!..
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но
богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей
смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
Если нет
Бога, то нет победы над
смертью, нет вечной жизни, то все лишено смысла и абсурдно.
Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет
смерть гордо и спокойно, как
Бог.
Они созидали
богов и взывали друг к другу: «Бросьте ваших
богов и придите поклониться нашим, не то
смерть вам и
богам вашим!» И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и
боги: все равно падут пред идолами.
Смерть вашего приятеля не могла не подействовать на ее нервы; что же до меня касается, то я, слава
Богу, здоров и честь имею пребыть
Давно живу, и старые порядки
Известны мне довольно. Берендеи,
Любимые
богами, жили честно.
Без страха дочь мы парню поручали,
Венок для нас — порука их любви
И верности до
смерти. И ни разу
Изменою венок поруган не был,
И девушки не ведали обмана,
Не ведали обиды.
— А вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела, с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку
Бога молить. По
смерть ласки ее не забуду!»
Правда, что она до сих пор не знала ни малейшей хворости, но ведь
Бог в
смерти и животе волен.
А и
смерть нам
богом посылается!
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь
смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно
Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Бог есть боль страха и
смерти.
Он теряет веру после
смерти горячо любимой матери, его возмущает духовно низменный характер жизни православного духовенства, из которого он вышел, он не может примирить веры в
Бога и Промысел Божий с существованием зла и несправедливых страданий.
Всю жизнь у этого гордого, полного страстей, важного барина, настоящего гранд-сеньора, была память о
смерти, и все время он хотел смириться перед волей
Бога.
Победа над
смертью, всеобщее воскрешение не есть только дело
Бога при пассивности человека, это есть дело богочеловеческое, т. е. и дело коллективной человеческой активности.
Этот роковой процесс
смерти живого
Бога в человеческом сознании нашел свое гениальное отражение в философии Канта, духовно властвующего и до сих пор над европейским сознанием.
Вступив на путь зла, люди стали не
богами, а зверями, не свободными, а рабами, попили во власть закона
смерти и страдания.
Безрелигиозное сознание мысленно исправляет дело Божье и хвастает, что могло бы лучше сделать, что
Богу следовало бы насильственно создать космос, сотворить людей неспособными к злу, сразу привести бытие в то совершенное состояние, при котором не было бы страдания и
смерти, а людей привлекало бы лишь добро.
Если зло и страдания жизни,
смерть и ужас бытия не являются результатом предмирного преступления богоотступничества, великого греха всего творения, свободного избрания злого пути, если нет коллективной ответственности всего творения за зло мира, нет круговой поруки, то теодицея [Теодицеей называется проблема оправдания
Бога, но само это словосочетание вызывает возражение.
Плоть этого мира и плоть каждого из нас должна быть спасена для вечности, а для этого нужно не уходить из этого мира в другой, не ждать переселения души и естественного ее бессмертия, а соединять этот мир с
Богом, участвовать в его вселенском спасении путем истории, спасать плоть от
смерти.
Человек отдается во власть настроений, причудливых переживаний, свободных от всякой нормы; после
смерти Бога сам творит себе
богов, из себя пытается воссоздать потерянное бытие.
«Не смей веровать в
бога, не смей иметь собственности, не смей иметь личности, fraternité ou la mort, [братство или
смерть (фр.).] два миллиона голов!» По делам их вы узнаете их — это сказано!
— Дает же
бог такие
смерти людям, а нам таки нет! Вы, может быть, думаете, что я не способен умереть так, как Глебов?
Нина Александровна, видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну,
бог с вами, ну, не плачьте, ну,
бог вас простит!» Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой
смерти генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до
смерти не убил! Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
— Ведь не померли, слава
богу, и не помрем раньше
смерти.
Татьяне было так тяжело, что она сама молила
бога о своей
смерти: она всем мешала, и, когда ее не будет, Макар женится на другой и заживет, как следует хорошему мужику.
Ах, как страшно, но ведь не одна она будет давать этот ответ
богу, а и те, которые прожили счастливо до
смерти, и которые грешили до гробовой доски, и которые просто ни свету, ни радости не видели, а принимали одну муку-мученическую…